Вестники времен - Страница 12

Гунтер, поддавшись общему порыву, пошел на вечерний митинг на олимпийском стадионе — благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в густой толпе, наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков прожекторов, образовав на черных облаках огненный квадрат. Режущий глаза свет выхватил главную трибуну с золотым государственным гербом, справа и слева на колонных громоздились титанические чаши с бушующим живым пламенем; потом к арене устремился поток тридцати тысяч знамен, вспыхивающие в лучах серебряные наконечники, бахрома, феерия белого, красного, черного, зеленого — национальных цветов Германии и Италии. Гунтер не почувствовал, как сами собой потекли слезы — все забивало чувство восторга, гордости за свою страну, радости от того, что ты немец!..

— Представление в стиле ревю, — недовольным голосом охарактеризовал потом Райхерт-старший впечатления сына от поездки в столицу. — Кабаре, только очень большое.

— Папа! — возмутился Гунтер. — Как ты можешь так?!

— Могу, — спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого выражение лица. — Ты, дорогой мой, в своем училище совершенно оторвался от жизни. Я понимаю, получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кельне, например, учатся и… э… другие. Вернее, учились.

— Не понял?

Старший сделал паузу, достал сигару из коробочки, откусил кончик, и, искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише:

— За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность кулис. У нас в этом семестре выставили нескольких студентов и преподавателей. Представь себе, только за то, что они не немцы! Но это полбеды, хотя многие из исключенных подавали надежды. Вообрази, ко мне явился господин из полиции, политической, кстати, и вежливо попросил прекратить переписку с Оксфордом!

— Почему? — искренне удивился Гунтер.

— Не знаю. Попросил и все. А я, между прочим, не могу нормально работать без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому… Впрочем, ты его не знаешь…

— Но при чем тут Гестапо? — Гунтер вскочил и заходил вперед-назад по комнате. — Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в которых они совершенно не смыслят?

— Реальность, — пожав плечами, повторил Вальтер. — Мне дали некоторые объяснения. Понимаешь, дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься. Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас, мол, головы лучше, чем у иностранцев. Зачем подрывать немецкую науку чужими мыслями, наверняка враждебными? Немецкая наука — для немцев, а не для англосаксов… «Если вы не прекратите переписку, могут последовать неприятности,» — вот дословная реконструкция речи моего визитера. Думай.

После этого разговора Гунтер впервые начал понимать, что Германия покатилась под уклон. Не может быть счастливой страна, в которой ученым запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране и не являются поклонниками Фюрера…

Внешнее же величие страны росло и преумножалось. Месяц — перестала существовать Польша. Две недели — Голландия. Неделя — Норвегия. Сорок дней — Франция. Щелк-щелк, не страны, а лесные орешки. И праздники, торжества, феерии… Победы. Война.

Снова в мире установился стереотип при слове «немцы» — злобные личности в медвежьих шкурах, рогатых шлемах и с боевыми топорами. И поют «Хорста Весселя».

Мрачная картинка…

Гунтер позднее начал все чаще замечать вещи, названные отцом «грубой реальностью кулис», но по привычке относил закрытие еврейских магазинов, высылку за границу писателей или патологическую нелюбовь партии к Церкви обычными недоразумениями или же самовольными действиями мелких руководителей. Но едва лишь двигатель семьдесят седьмой машины начинал утробно фыркать, а рука ложилась на штурвал — все несуразности моментально забывались. Он же воюет против настоящих врагов, у них такое же оружие, а думать, зачем и почему поляки, французы или голландцы стали теперь врагами, времени не оставалось. Пусть эти трудности разрешают политики. Армия должна выполнять приказ и оставаться вне берлинских дрязг и идеологических перлов. Рейхсвер всегда был вне политики. Поэтому-то, кстати, Гунтер отклонил однажды предложение вступить в НСДАП — что он забыл в партии? Никаких репрессий, впрочем, не последовало — чиновник, наведавшийся в первую эскадру, отнесся к решению Гунтера и многих других офицеров с пониманием. Сказал только, что рано или поздно время для этого придет…

«Для меня оно не придет никогда, — решил Гунтер после прогулки по Варшаве и беседы в поезде со служащим „исправительного лагеря“. — Эта партия не для меня. Надо будет рассказать все отцу, пусть посоветует, как быть дальше.»

Отцу, конечно, досталось больше всего. Отпуск — событие вроде бы радостное, особенно когда приезжаешь домой не просто издалека, а самой настоящей войны. Но Гунтер явился в Райхерт в самом отвратительном настроении. Вальтер за ужином попытался выяснить, в чем дело и отчего сын дуется на весь мир, включая любящих родителей, однако добиться ничего не сумел — Гунтер отвечал односложно, со злостью в голосе, а потом вовсе отправился спать, не дождавшись десерта. И даже рявкнул на служанку без всякого повода, отчего деревенская девушка, нанятая для работы по дому, едва не расплакалась.

Райхерт-старший поначалу объяснял странное поведение сына простой усталостью и не придал вечерней выходке особого значения. Отоспится, отдохнет и придет в себя, не впервой. Следующим днем обстановка осложнилась — Гунтер не вышел к завтраку, приказав принести еду наверх, в свою комнату, а днем, взяв из бара пару бутылок наваррского бренди, попросту напился. Дальнейшие два дня отпуска сопровождались планомерным и тщательным истреблением имевшихся в доме запасов спиртного и почти полным затворничеством. Гунтер даже не выходил гулять, а от предложения отца плюнуть на все трудности, и, взяв лошадей, съездить поохотиться, отказался довольно грубо. Мама не знала, что и думать — может, у Гунтера неприятности по службе? Нет, скорее наоборот — за какую-то непонятную, но явно героическую историю, случившуюся во время польской компании, его даже наградили железным крестом, а разве станут давать такую награду провинившемуся? Или здесь замешана женщина? Тоже отпадает, у него нет постоянной подруги после расставания с Хелен, с которой Гунтер дружил в последний год учебы в летной школе. Тогда в чем дело?