Вестники времен - Страница 33

Гунтер, дотянувшись, пихнул сэра Мишеля кулаком в плечо, отвлекая, надо полагать, от мыслей о вечном.

— Эй, Мишель, сэр… — язык у германца уже заметно заплетался, — Слушай, ты ж еще… ну, молодой, да?

— Взрослый я! — повысил голос нормандец, по привычке шаря там, где должна находится рукоять меча. Изрядно поднабравшись, сэр Мишель снова приобрел свою обычную воинственность. — Между прочим, сэр Клайв Кип… Кимптон, из Англии, один мой знакомый, в первый поход в одиннадцать лет пошел. А я его почти на семь лет сейчас старше!

«Верно, — скользнула у Гунтера мысль, — во всех книжках было написано, будто в начале второго тысячелетия умирали молодыми по нашим меркам, но и взрослели тоже не как в двадцатом веке, а значительно раньше…»

— Я не о том, — помотал головой Гунтер, — Ты, по моим понятиям, на самом деле молодой. И уже рыцарь. Как успел?

— Посвятили, опоясали… — неожиданно смешавшись, буркнул сэр Мишель, — старая история, неинтересная вовсе…

— Расскажи, — пьяно потребовал германец, сгибая шею.

— Потом, — еще более хмуро отрезал рыцарь. — Слушай, у тебя деньги остались?

Гунтер порылся в карманах, выгреб на стол все что было, включая ордена Курта Мюллера. Сэр Мишель нагнулся, почти лег на стол животом, и принялся выбирать пальцем из кучи немногие серебряные монеты. Набралось десять марок. Пять монеток по две.

Пару штук рыцарь вернул Гунтеру, остальные же сгреб в ладонь и кликнул трактирщика.

— Эй, Уилли! Еще монета за эль прямо сейчас, а две за ночлег и выпивку с едой завтра утром!

Рыжий англосакс подозрительно принял деньги, едва слышно рыкнул себе под нос неразборчивое, но явно крепкое словечко, и забрав пустой кувшин вскоре вернул его полным.

— Вы, ваша милость, с… другом своим, на сеновале устраивайтесь, ночевать-то, — нахмурившись сказал Уилл Боул, отирая залитые элем руки о рубаху. — Ночи нынче теплые, да и на сене спать куда приятнее, чем на лавке, в духоте…

— Пойдет, — рыгнул сэр Мишель, — прости Уилл, нечаянно вышло.

Англичанин, скрывая в усах улыбку, отошел. Наплевав на удивленно-непонимающие взгляды хозяина и гостей «Серебряного щита», рыцарь подхватил задремавшего прямо на столе Гунтера, перебросил его руку себе на плечо и, не слушая протестующих стонов, потащил германца к сараю, в котором Уилли хранил сено для своих коров. Автомат, свалившийся с плеча повелителя дракона, рыцарь надел себе на шею, догадываясь, что вещь это нужная, раз драконий повелитель взял ее с собой.

После душного, пропитанного пивным духом, гарью и потом воздуха трактира, сэр Мишель с наслаждением, полной грудью вдохнул свежей вечерней прохлады. Из-под двери мелькнула маленькая серая тень, и узкое кошачье тельце, стремительно метнувшись вдоль стены, юркнуло под бревна.

— Тьфу, нечистая, — прошептал сэр Мишель и, устроив тяжелую непослушную голову германца у себя на плече, чтобы не падала и не болталась, пошел через притихший двор к сараю, стараясь не сбиться с пути, не запнуться и не уронить Гунтера, так как был и сам навеселе, с нетвердыми ногами и блуждающим взглядом.

Даже по меркам сэра Мишеля Гунтер выпил слишком много…

«Господь и все святые, ну что ж он так убивается-то? — думал нормандец, втаскивая почти бесчувственное тело нового знакомого в низкую дверь сеновала. — Пускай дракон болен, или этого… во, бензьину нет, но коли хочется Джонни в Германию вернуться, так я помогу. Это недалеко вовсе, не в Святую Землю идти, рядом… Если папа денег даст, то и коня ему куплю. А вообще следует к отшельнику, отцу Колумбану, сходить. Вдруг присоветует, где можно у нас вина для дракона достать. Или сделать… Но как же в землях императора Фридриха Рыжебородого столько драконов развелось, а? Хорошо хоть прирученные, не дикие…»

Сэр Мишель свалил Гунтера на сухую, душистую траву исключительно неаккуратно. Германец приложился затылком о толстый столб, поддерживающий крышу, крепко выругался на родном языке, и открыл глаза. Через щели в бревнах пробивался розовый свет закатного солнца, в лучах плясали пылинки, где-то у припотолочных балок слышалось густое жужжание — осы, устроившие в сарае Рыжего Уилли гнездо, возвращались на ночлег. А рядом стоял нормандский рыцарь, Мишель де Фармер, сын барона Александра де Фармера.

И был это двенадцатый век.

Опьянение почему-то исчезло, осталась нехорошая головная боль, усиливавшаяся при любом движении — будто в голове находился тяжелый свинцовый шар, катавшийся в пустом черепе и ударявший о его стенки. Мерзко.

Исповедь, значит? У бенедиктинцев? Нет рядом никаких бенедиктинцев, далеко они, не дойти. Придется выговориться ему, полоумному французу, помешанному на религии и доблестных подвигах, рыцарю… Хотя он-то как раз нормален, это меня сочтут за полоумного. Не сэр Мишель чужой в этом мире, но пилот Люфтваффе Гунтер фон Райхерт. Чужой. Чужой…

— Хотел знать кто я? — превозмогая дурноту, проговорил Гунтер.

— Ну?

Сэр Мишель с непривычной для него серьезностью, исподлобья посмотрел на германца, затем наклонился, взял его за плечи, устраивая поудобнее, и скрестив ноги сел рядом, подпирая подбородок кулаком.

— Говори.

Солнце уже скрылось в водах Атлантики, взошла Венера, осветив мир бело-ледяным светом не тающим даже в лучах луны, когда Гунтер закончил свою исповедь. Рассказал обо всем. От рождения в Райхерте, в 1915 году, до тринадцатого дня августа 1940-го.

Сэр Мишель слушал, не перебивая. Как само собой разумеющееся принимал рассказы о первой мировой, о версальском мире, республике, рожденной в Веймаре. О революции, лишившей трона императора Вильгельма. Внимал словам о невиданном унижении Германии, последовавшем за этими событиями, странными для его понимания. Выслушал про то, как Германия снова стала империей, про нового государя, Адольфа, про его невиданное возвышение, войну с королевством Польским, разгром Франции, начало битвы с Англией. И о случившемся в тот день Невиданном.